Имя графа Цинцендорфа неразлучно с именем Моравских братьев. В начале XVIII столетия, в Богемии и Моравии братья протестанты терпели сильное гонение за веру. Покинув родину, чтобы остаться верными своей совести, остатки Богемской церкви нашли в графе Цинцендорфе заступника. Уже этим личность Цинцендорфа имеет историческое значение, но его личность интересна и в другом отношении. Характер его завоевывает сердца своей прямотой возвышенностью. Его вера, усердие и любовь к Спасителю, богатство опыта делают его жизнь назидательной. Вот что рассказывают о его обращении и о том, что переменило всю его жизнь.

Было это очень давно. В своей мастерской стоял художник. В руках у него была трубка, которую он только что отнял ото рта из вежливости к пришедшему к нему гостю, священнику прихода Святого Иеремии. Художник был молод, но уже очень известен в Дюссельдорфе, и многие говорили о нем как о будущей известности. Когда придет эта известность, грустно размышлял про себя Стенбург. Я уже буду стар и не в состоянии буду радоваться. Несмотря на все это, он умел наслаждаться и в настоящем. Он любил свое искусство и порой забывал все в мире и думал только о картине, над которой работал. Работа его была очень хороша, но она его не удовлетворяла. Он желал еще лучшего.

В глазах его виднелось какое-то беспокойство, и в голосе звучала резкость, которая говорила об отсутствии душевного мира. Малонаблюдательным людям Стенбург казался веселым и достаточным человеком, с хорошими деловыми способностями. Сейчас он говорил священнику-“уверяю вас, сумма, которую вы предлагаете мне, не вознаградит меня за труды, положенные на такую большую картину. Распятие — тема нелегкая, и ее разрабатывали многие, а мне бы хотелось написать что-нибудь своеобразное”. Священник ответил,-:

Я не буду стеснять вас ценой, вы человек честный. Я должен вам сказать, картина будет дар кающегося грешника, и церковь Святого Иеремии не будет платить за нее.” “Так.., ну это дело другое. Приходите, батюшка, через месяц, и вы найдете приготовленные наброски.” 

Они разошлись удовлетворенные друг другом, и в продолжении следующих недель Стенбург трудился над составлением картины, часто проникая в еврейский квартал за натурщицами, с которых писал портреты.Иногда в мастерскую приходил Гуго вместе с другим священником, чтобы наблюдать за ходом работы. Картина должна была быть повешена в церкви в праздничный день, который был в первый день июля, и дело быстро двигалось вперед.

Наступила весна. С первой зеленью, душу художника объяла жажда покинуть город, и он блуждал по окрестным полям с карандашом и бумагой в руках. Однажды на краю леса он набрел на цыганку, которая, сидя на траве, плела корзины. Лицо ее было удивительной красоты. Волосы, черные как смоль, падали назад волнами до самых колен. На ней было поношенное красное платье, выцветшее на разные тона от солнца, которое и придавало облику еще более живописности. Художник заговорил с нею и договорился, чтобы она приходила к нему, так как он хотел рисовать с нее картину. В назначенный час она явилась в мастерскую Стенбурга. Она была полна удивления при виде мастерской со странными украшениями. Ее большие глаза блуждали вокруг комнаты и скоро остановились на картинах. Ее внимание привлекло распятие, которое было уже почти окончено.

Кто это? — спросила она изумленным голосом, указывая пальцем на выдающуюся фигуру Спасителя на кресте. Христос, — ответил Художник. “Кто эти люди кругом его? Вот эти с суровыми лицами!” Слушай, — сказал ей Художник, — я с тобой разговаривать не могу, твое дело стоять и молчать». 

Девушка испуганно замолчала, но продолжала смотреть на распятие. С каждым разом картина становилась ей милее. Иногда робко, но она все же продолжала задавать вопросы, потому что любопытство ее съедало. 

Почему его распяли? Разве он был очень дурной?   “Нет, очень хороший.”   Вот все, что она могла узнать в этот раз, но каждое слово хранилось у нее в сердце. “Но если он был хороший, почему его распяли? Надолго ли его распяли? Отпустили ли потом?” 

Слушай, я тебе расскажу про Христа, но больше, чтобы ты мне не надоедала, — и он рассказал ей про распятие. 

Для нее это было так ново, а для него так знакомо, что перестало его интересовать. Он мог представлять эти предсмертные страдания, и при этом ни один мускул его лица не дрогнул, а у нее все сердце сжалось от боли, и черные глаза наполнились слезами. 

Картины-Распятие и Цыганка-, были окончены в одно время. Петита пришла в мастерскую в последний раз. На свое изображение она смотрела без волнения, а от распятия не могла оторваться. 

«Вот тебе твои деньги и золото в придачу. Ты принесла мне счастье, и картина уже продана. Ты мне, может еще понадобишься». Девушка тихо повернулась к нему-“благодарю вас, сударь”. Растроганное лицо было очень серьезно. “Верно, вы его очень любите, сударь, когда он все это сделал для вас. Не правда ли?” 

Лицо художника покрылось краской. Ему было очень стыдно. Девушка ушла из мастерской, но ее грустные слова продолжали звучать у него в ушах. Он старался их позабыть, но не мог. “Все это сделал для тебя”. Наконец боль в сердце стала нестерпимой. Надо покончить с этим. Напрасно в исповеди искал он душевного мира, которого так жаждал. Щедрая скидка, которую он сделал на картине, облегчила его на неделю. Но потом опять поднялся вопрос. “Ты его очень любишь, не правда ли?” и требовал ответа. 

Стенбург стал беспокоиться и совершенно бросил работать. Бродя по городу, он однажды увидел толпу народа, идущую к одному бедному дому. Он спросил у проходящего, куда народ спешит, но проходящий не мог или не хотел объяснять ему. Это показалось ему любопытным. Спустя несколько дней он узнал, что в этом доме жил один из презренных реформаторов, один из тех, которые всегда ищут ответа и указания в Слове Божьем. Таких людей и знать считалось неприлично. 

Но может быть, у них я найду то, что ищу? — подумал Стенбург. Он слышал, как эти реформаторы были готовы пожертвовать всем ради истины, в которую веровали. Может быть, у них найдет он источник душевного мира? И Стенбург пошел к ним посмотреть и расспросить. В проповеднике он нашел человека, который пожертвовал всем ради своих убеждений, который был презренным в глазах людей, но у которого на лице были написаны мир и радость. 

Он говорил и выглядел как человек, который проводил жизнь со Христом, для которого Христос — все. Стенбург понял, что он обладатель этой живой веры. Его новый друг одолжил ему новый завет. Но очень скоро он уехал из города, забрав свою книгу с собой.  

Но мысль о книге глубоко запечатлелась в сердце Стенбурга. Его душа горела пламенной любовью. “Всё это он сделал для меня.” 

Как я могу рассказать людям об этой Любви, которая может осветить их жизнь, как осветила мою? Любовь — для них, но они этого не знают, как и я прежде не знал. Как я могу о ней возвестить? Говорить я не умею, и я не сумею выразить в словах то, что горит у меня в сердце — Любовь Христова.  

Так размышляя, художник рисовал углём голову в терновом венце. И по мере того, как он рисовал, глаза его наполнились слезами. “Я могу писать”, — мелькнуло у него в голове. “Моя кисть должна говорить”. В той картине лицо выражало тоску. Стенбург упал на колени. 

Он молил Бога, чтобы Он помог ему выразить ту невыразимую Любовь, бесконечное сострадание и добровольную жертву, которую он теперь видел в лице Спасителя. Эта картина и будет его проповедью. И он начал работать. Его гениальная кисть превзошла себя, и распятие вышло почти божественное. 

Стенбург пожертвовал картину родному городу.

Её повесили в картинной галерее,   куда стекались многие горожане для того, чтобы на неё посмотреть. При взгляде на картину голоса стихали, и сердца размягчались, люди возвращались домой, уразумев Любовь Божию, повторяя про себя слова, которые так ясно были написаны под распятием. “Всё это сделал Я для тебя, а чем воздал ты Мне?” Стенбург часто ходил в галерею и из-за угла следил за толпой, стоящей кругом картины. Стоя он молился, чтобы Бог благословил его картину- проповедь. 

Однажды, когда все уже ушли из галереи, Стенбург заметил бедную девушку, которая, стоя перед распятием и горько плакала. “О чём ты плачешь, дитя моё?” — спросил он. Девушка повернулась. Это была Пипита. 

Ах, сударь!—сказала она,—“о если бы Он так любил меня! Вся любовь для вас, а не для таких, как я!” И слёзы снова полились из её глаз. 

Пипита! Он умер и для тебя!—тихо сказал Стенбург и рассказал ей всё, что знал сам. До поздней ночи они сидели и разговаривали. Теперь Стенбург без устали отвечал на её вопросы. Он рассказал девушке историю этой дивной жизни, чудной смерти и славного воскресения, объясняя ей примирение, которое эта любовь совершила между грешником и Богом. Она слушала, поверила и приняла.

Опять наступила зима. Морозы стояли сильные. Его работа была окончена, и он сидел перед огнём и читал Новый завет. Послышался стук у дверей, и в комнату вошёл человек. На нём был полушубок, весь покрытый замёрзшим снегом. Волосы его мокрыми прядями падали на лицо.

Пока он говорил, его глаза жадно смотрели на стол, на котором приготовлен был ужин. “Не пойдёт ли барин с ним по очень нужному делу?”

“Куда?”—спросил Стенбург. Сказать он не может, а то полиция узнает и прогонит их. Часто так случалось прежде.

По какому делу хочешь, чтобы я шёл с тобой?” — “Не могу объяснить”, — ответил человек.—Но одна умирающая желает вас видеть”. 

“Покушай,—сказал Стенбург,—а после я с тобой пойду”. Человек пробормотал благодарность и стал жадно есть. “Ты голоден?”—спросил Стенбург. 

“Сударь, мы все умираем от голода”. Стенбург принёс мешок с провизией. “Можешь ли это донести с собой?”—

“О, с радостью, но пойдёмте скорее, время не терпит”. 

Они вышли на улицу. Провожатый Стенбург быстро шёл по улицам, пока они не вышли из города. Они вошли в лес. Дороги не видно было, но человек молча и без запинки шёл вперёд. Наконец они вошли на поляну, на которой увидели несколько палаток. “Войдите туда”,—сказал человек, указывая на одну палатку.

А сам обратился к толпе и начал говорить с ними на каком-то диком непонятном языке. Стенбург, низко наклонившись, пошёл в палатку. Луч луны осветил убогую обстановку. На куче сухих листьев лежало тело молодой женщины. Лицо её было худое и бледное. “Петита!” При звуке знакомого голоса глаза ее открылись. Эти удивительные чёрные глаза всё ещё блестели по-прежнему. Слабая улыбка ослепила её дрожащие губы, и она приподнялась на локти. “Да”,—сказала она еле слышным голосом,

“Он пришёл за мной, Он протягивает ко мне свои руки. Они все в крови. Для тебя всё это сделал. Для тебя”.

И она с ним простилась. Очень много лет спустя, когда художник и цыганка давно уже встретились в другом мире, в Дюссельдорф въехал молодой дворянин и, пока его лошади отдыхали, забрёл в знаменитую галерею. Он был молод, богат и умён. Вся жизнь была перед ним. Он стоял, как прикованный перед картиной Стенбурга, читая и перечитывая историю, написанную на рамке, и не мог оторваться от неё.   

Любовь Христа положила свою могучую руку на его душу. 

Время шло. Свет превратился в сумерки. Сторож подошёл к рыдающему дворянину. Он сказал, что пора закрывать галерею. Настала ночь. Нет, для молодого дворянина скорее заря вечной жизни. Молодой человек был Цинцендорф. 

Он вернулся в гостиницу, сел в свой экипаж и вернулся домой. С той минуты он поверг богатство, знатность, всю жизнь к ногам Того, Кто зажег его сердце. “Всё это я сделал для тебя. А чем воздал ты мне?” Цинцендорф дал ответ на этот вопрос своей преданной жизнью и смертью. Картина Стенбурга больше не висит в Дюссельфордской галерее.  

Несколько лет тому назад она сгорела от пожара, который разрушил галерею, но Бог употребил её, чтобы возвестить людям о даре Сына Своего для искупления мира.